Sua fata habeni librlli (*)
В недавнем (1973 года) весьма авангардистском фильме американца Ральфа Бакши "В час пик" ("Heavy Traffic"), собравшем букет цитат из самых разных модных боевиков, среди пародий и реминисценций из "Бонни и Клайда", "Крестного отца", "Иисуса Христа-Суперзвезды", бардов "Роллинг Стоунз" и прочих знаменитостей мелькнул летящий силуэт чайки на фоне солнечного диска. Значит, владеет еще умами чайка по имени Джонатан Ливингстон, значит, не забыта еще, значит, продолжает свой странный полет...
Легенда о Джонатане-Чайке, "который живет в каждом из нас", окружена легендами же. Уже не раз - почтительно, бесстрастно или глумливо - на страницах периодических изданий история о том, как молодой человек романтического склада - потомок Иоганна Себастьяна Баха, летчик, одержимый своей профессией, но не слишком преуспевший в карьере, автор романов, не имевших успеха, и статей в специальных журналах - этакий американский вариант Сент-Экзюпери, - как он,
(*) У книг своя судьба (лат.)прогуливаясь однажды по туманному берегу канала Белмонт Шор в штате Калифорния, услышал Голос, который произнес загадочные слова: "Чайка Джонатан Ливингстон". Повинуясь Голосу, он сел за письменный стол и запечатлел видение, которое прошло перед его мысленным взором наподобие кинофильма.
Но история удивительной чайки оборвалась так же внезапно, как и началась. Сколько ни старался Бах досочинить ее своими силами, ничего не получалось, пока лет восемь спустя в один прекрасный день ему таким же образом не привиделось продолжение. Впоследствии на многочисленные письма и вопросы читателей и почитателей, доискивавшихся метафизического смысла "Джонатана", Ричард Бах всегда отвечал, что в отличие от романов, им самим сочиненных и созданных, ничего к написанному о чайке Джонатане прибавить он не может. Он выполнял в этом случае роль не столько автора, сколько медиума, и идея "Чайки" ему не принадлежит. Такова вкратце легендарная, мистическая часть биографии "Джонатана", в которой проще всего усмотреть рекламный трюк, хотя "рыцари бедные" встречаются же порой на свете, а на Голоса, как известно, ссылалась еще Жанна д'Арк... Впрочем, вторая - земная, реальная - жизнь "Чайки" не менее удивительна. Не очень рассчитывая, по-видимому, на "бестселлерность" своего детища, Бах первоначально предложил рукопись в специальный журнал "Флайнг" ["Flying"], который ее отклонил, а потом в "Прайвет пайлот" ["Private pilot"], который ее принял и опубликовал. Впоследствии "Джонатан" был даже перепечатан в заграничных журналах в Австралии, в Бельгии, кажется, даже во Франции, но замечен не был. Автор пытался издать его отдельной книжкой - хотя бы для детей - но ничего не выходило. Пока однажды... На этот раз роль провидения приняла на себя заведующая одним из отделов издательства "Макмиллан". Она искала что-нибудь интересное на популярную тему полетов и увидела в "Джонатане" нечто большее, нежели сказочку для детей. Издательство приняло рукопись. Решено было снабдить ее иллюстрациями, и Ричард Бах нашел в полном смысле соавтора в лице своего знакомого фотографа-анималиста Рассела Мансона. История чайки Джонатан Ливингстон была издана в окружении замечательных по красоте фотографий, следующих за всеми перипетиями фантастического сюжета... Так кончилось прозябание Ричарда Баха и началась третья и, может быть, самая необычайная жизнь "Чайки по имени Джонатан Ливингстон" - суперзвезды и мессии.
Нет ничего труднее и неблагодарнее, нежели пытаться предсказать успех книги или фильма, и ничего проще, как объяснять его задним числом. И, однако ж, я чувствую себя в некотором недоумении перед воистину феноменальным триумфом "Чайки по имени Джонатан Ливингстон" Ричарда Баха, появившейся отдельным изданием на исходе 1970 года. Многие читатели этой истории, даже будучи предупреждены заранее о коммерческом буме, последовавшем за выходом "Чайки" в свет, останутся, вероятно, в том же недоумении. Некоторые воспримут ее просто как мистификацию в духе "королевского жирафа" Гекльберри Финна, когда уже уже обманутые и "вовлеченные" склонны скорее вовлечь остальных, нежели самим остаться в дураках. Самое дотошное исследование "Джонатана" - суперобложки, полиграфии, текста, - как феномена "массовой культуры" с помощью самых эффективных структурных методов, в лучшем случае говорит о том, почему его читают, но ничего не говорит о том, почему его х_о_т_я_т читать. Между тем зигзаги удачи довольно причудливы: так, церковные власти в Штатах, например, остались не довольны притчей, усмотрев в ней "грех гордыни". Так или иначе, но жанр "Чайки" не традиционен для американской литературы, и - при всей тривиальности авторских приемов - не тривиален для литературы массовой. Притча, философская сказка, вернее всего, поэма в прозе обращена автором к тем, как писали прежде, "немногим избранным", кто готов предпочесть ежедневной драке за рыбьи головы бескорыстное совершенство полета. Таких оказалось много. очень много, наконец, великое множество. Увы, я не могу уже с должной мерой убежденности перевоплотиться - труд, обязательный для всякого литератора (в том числе критика), - в того молодого потребителя духовных благ, который создал авторитет "Чайке Джонатану". И не хочу, подобрав quantum satis (*) подходящих к случаю цитат, пройти с читателем по кратчайшей прямой от информации к выводам. Такие понятия, как "молодежное движение", "хиппи", очень многое могут объяснить в феномене "Джонатана" - многое, но не все. Я думаю, вещь эта, столь не похожая, казалось бы, на то, что обычно вызывает интерес широкой публики, соприкасается тем не менее с самыми разными явлениями, по разным поводам попадающим в фокус общественного внимания. Поэтому, заранее извинившись перед любителями информации и поклонниками эрудиции за отсутствие звонких цитат, я рискую предложить вниманию читателя всего лишь гипотезу, основанную на наблюдениях самого общего свойства, притом наблюдениях издалека.
Можно очертить несколько сфер, по касательной к которым успех той или иной вещи, столь не похожей на обычную популярную литературу, станет понятнее. Первую из этих сфер, как ни странно это может показаться, я обозначила бы термином "истории о животных". Ныне, с возникновением понятия "экология", человек, выделившийся из природы и еще так недавно исходивший из концепции коренной и немедленной ее переделки, попытался вновь ощутить себя ее частью и приобщиться ее тайн. В этом пункте, как нигде, наука сомкнулась с беллетристикой, и описание поведения животных - этология - почти без перевода со специального языка на популярный стало всеми излюбленным чтением. Романтизация единоборства с природой - еще недавняя, еще вчерашняя - сменилась пафосом единения с ней. На смену охотничьим подвигам явились подвиги естествоиспытателей, занимающихся спасением редких видов животных; взамен ружья появилось фоторужье, и ныне ни один из массовых иллюстрированных журналов не обходится без фоторассказов о представителях фауны разнообразных уголков земли. Я не говорю уже о прекрасных и читаемых наравне с художественной литературой книгах Даррела, Джой Адамсон, Гржимека и прочих. Все это, разумеется, имеет мало общего с Джонатаном, осваивающем технику высшего пилотажа и достигающим бессмертия. Но когда этология,
(*) Нужное количество (лат.)бионика, психология животных становятся в порядок дня, то кажется естественным, что следом за научными изысканиями Джона Лилли возникает фантастический роман Лео Сцилларда "Голос дельфинов", что авторы "Хроники Хеллстрема" - научно-популярной ленты о жизни насекомых - не довольствуются простой демонстрацией удивительных натурных съемок, но стремятся придать своему фильму черты своеобразной и зловещей "антиутопии", противопоставив неразумию человеческой цивилизации суперрациональную "цивилизацию" муравьев и пчел.
Философская сказка Баха целиком уходит в извечную область аллегорий. Но едва ли не случайно, что издательство и автор отказались от первоначальных рисованных иллюстраций к "Чайке" и признали их слишком "литературными". Едва ли случайно, что для иллюстрации притчи они обратились к "документальному" жанру - фотографии. Подлинность земли, моря и неба, полета чаек не только не пришла в противоречие с притчей, но даже придала истории необыкновенной чайки некую иллюзорную достоверность - сродни Голосу, который будто бы поведал ее Ричарду Баху, - ту странную двойственность впечатления, на границе невозможного и возможного, которая до "психологии животных" едва ли могла и существовать. Надо сказать, что отношения притчи о Джонатане с привычными современному человеку документализмом этим не исчерпываются и иллюзорная достоверность возникает не только от сопряжения легендарной структуры сюжета с реальной фактурой фотографии. Подобием документальности аранжирована сама история. Тренировки Джонатана, подробное и квалифицированное описание техники полета и фигур высшего пилотажа сродни репортажности "нового журнализма". И если притча проходит по касательной к области "психологии животных", то уж тем более соприкасается она с обширной областью, хорошо знакомой Баху, по имени которой называется журнал, куда первоначально предназначил он свой труд ("Флайнг" - "Полет"). Едва ли надо напоминать читателю о том пути, который на нашей памяти проделала авиация - от преодоления звукового барьера до выхода в космос, - чтобы объяснить завораживающий и полемический смысл вечного вопроса "зачем?" и бескорыстного стремления к совершенству. Но книжка издательства "Макмиллан" в голубой глянцевой обложке, где столько же строчек набора, сколько облаков, света, тумана, полета чаек (все это воспроизводится в полном объеме в любом дешевом, карманном издании) заставляет вспомнить совсем другое современное, популярное, модное имя - имя уже достаточно известного нашему читателю "пророка телевизионной эры" Маршалла Маклюэна. Конечно, полиграфическая техника сегодня не располагает возможностью передать еще и ветер, крики чаек, дерущихся за рыбьи головы, свист крыльев и тишину неба, куда возносится Джонатан, как-никак, книга есть книга, а не экран телевизора и "Джонатан" относится, по Маклюэну, к дотелевизионной "гутенберговой галактике"; но насколько возможно было сделать в границах современной полиграфической техники книжку, обращенную не только к разуму читателя, но и ко всей совокупности чувств человека эры телевидения, настолько издательство "Макмиллан" постаралось это сделать. Вот почему о ней уместно писать в телевизионной терминологии: "Джонатаном" не увлекаются, в него "вовлекаются" (involve). Но как бы ни казались соблазнительны и пояснительны экскурсы в сопредельные "Джонатану" области возможных читательских интересов и притяжений, все же в поисках секрета его успеха пора вернуться к нему самому.
Проще и естественнее всего объяснить успех "Джонатана" "минус-факторами", как сказали бы сторонники структурного метода. В самом деле, на фоне нарастающего насилия, узаконенной порнографии и грубого потребительского материализма, ставших modus vivendi (*) современной массовой культуры, бескорыстное и отшельническое стремление странной чайки по имени Джонатан Ливингстон к совершенству становится чем-то вроде исповедания веры. Очевидна евангельская структура сюжета: изгнанничество и избранничество, смерть и воскресение, проповедь, чудеса, апостолы. Так же очевидна сознательная модификация его, "остранение" путем перенесения в иную и уже аллегорическую действительность. То и другое - следование евангельским мотивам и видоизменение их - обнаруживают общность одинокой по жанру и материалу "Чайки" с гораздо более широким кругом явлений на всех уровнях западной культуры, получивших название неоромантической волны. "Минус-факторы" если и не прямо вызвали ее к жизни, то принесли ей коммерческий успех и всеобщее внимание - от романов и кинофильмов до бытовой моды "из бабушкиного сундука"; старомодное стало не только модно, но и модерно. Потому в этой неоромантической, сентиментальной волне, которая вновь открыла приправленное ностальгией и подправленное иронией обаяние в развенчанных было добрых чувствах и простых истинах, "Джонатан" может существовать, оставаясь ни на что не похожим, сам по себе. Разумеется, за лоскутной пестротой этих поисков потерянного рая просматриваются социальные процессы, в том числе кризис официальной церкви, которая для многих перестает быть носителем и символом даже собственных христианских идеалов. Отпадение западной молодежи от всех официальных церквей - католической, протестантской, методисткой - давно стало статистическим фактом. Но парадокс в том, что кризис христианской церкви совпал с усилением духовной жажды и в этой связи с модернизацией некоторых христианских идеалов в молодежных движениях. И "шестикрылый серафим" - как многое в неоромантической волне - явился в перелицованном, стилизованном платье. Парадокс в том, что возврат к евангельским заповедям произошел не в лоне церкви, а на улице и в театре, в маскарадных терминах массовой культуры, в формах поп-арта. "Иисус Христос-Суперзвезда" воплотил эту странную ситуацию веселого возврата молодежи вспять - к христианской легенде в карнавальной форме массового зрелища. На фоне и под сенью "Иисуса-Суперзвезды" повальная эпидемия "Джонатана" перестает быть капризом формы или дурацким "королевским жирафом" Гекльберри Финна и становится продолжением того же процесса адаптации традиционных общечеловеческих ценностей в обновленных иронией формах. В неоромантической волне на всех ее уровнях очевиден и необратим горчащий привкус непреодоленных разочарований и, следовательно, иронии. Она не знает других путей вперед, как только путь назад. Ее возврат к
(*) Образом жизни (лат.)морали ненастойчив и лишен пафоса, поэтому она предпочитает общедоступный сентиментализм жестокому реализму. Даже проповеднический "жанр "Джонатана" не избавляет его от необходимости в защитной иронии. Повторение известных евангельских ситуаций не кажется невыносимой банальностью лишь благодаря иронии и самопародии.
Очертания традиционного евангельского мифа подновлены и подправлены в истории необыкновенной чайки также за счет идей буддизма, и дзен-буддизма в особенности. Но ведь прививка Востока к Западу, некоторых существенных положений буддизма к стволу христианской культуры - тоже одна из заметных особенностей восстания молодежи против прагматизма "общества потребления". И одинокая чайка, стремящаяся трудным путем бескорыстного совершенствования к преодолению времени, пространства и смерти, на поверку оказывается не одинока.
Удивительная история притчи о чайке по имени Джонатан Ливингстон обнаруживает, таким образом, некоторые общие черты с той неоромантической волной, которая из отдельных и очень разновеликих брызг и всплесков никак не может слиться в девятый вал, потому что идеализм ее изначально подорван, омрачен уроками истории и окружающей действительности. Он представляет собой нечто вроде иллюзии, сознающей свою иллюзорность. Именно оттого, что притче Роберта Баха суждено было взлететь на гребень, за которым, однако, не просматривается сама масса волны, приобщение "Джонатана" к рангу бестселлеров может показаться случайным и самодовлеющим фактором. Я думаю, пройдет время, и "Чайка по имени Джонатан Ливингстон" займет место среди книг для юношества, как до него не раз случалось со многими бестселлерами, начиная от бессмертного "Робинзона Крузо". И тогда - кто знает - быть может, начнется ее четвертая жизнь. А пока жанр притчи оказался, по-видимому, удобной формулой, емко вобравшей некоторые существенные настроения и искания западной молодежи и разочарования ее в буржуазном порядке вещей.
М. ТУРОВСКАЯ